Но поскольку я замер на месте, Нова довольно быстро успокоилась. Она устроилась в углу клетки, и я со вздохом последовал ее примеру. Вскоре улеглись и остальные пленники. Подавленные, сломленные усталостью, они, казалось, примирились со своей судьбой.
А снаружи обезьяны готовились к отъезду. На нашу клетку накинули брезент, доходивший до половины высоты прутьев, так что свету было достаточно. Послышались голоса, приказания, заработали моторы. И вот нас уже куда-то везли с большой скоростью, а я лежал и тоскливо раздумывал: какие еще злоключения ожидают меня на планете Сорора?
11
Я чувствовал себя совершенно уничтоженным. События последних двух дней сломили меня физически и погрузили мой разум в отчаяние столь глубокое, что я не мог ни оплакать гибель своих товарищей, ни представить себе до конца, что означает для меня разрушение нашего космического катера. Поэтому я приветствовал сумерки, а затем с облегчением укрылся в наступившей за ними темноте: вечера здесь были короткие. Нас везли всю ночь. Я пытался хоть как-то осмыслить происходящее. Это было необходимо: я должен был думать, думать, чтобы не поддаться подстерегавшему меня безумию, чтобы доказать самому себе, что я все-таки человек, земной человек, то есть мыслящее существо, привыкшее отыскивать логичные объяснения самым, казалось бы, фантастическим явлениям природы, а не животное, пойманное в западню высокоразвитыми обезьянами.
Я перебирал все мелочи, которые запечатлелись в моей памяти даже помимо моего сознания. Но самым главным из моих воспоминаний оставалось одно: все эти обезьяны, самцы и самки, гориллы и шимпанзе, никоим образом не казались нелепыми или странными. Я уже говорил: они ни разу не напомнили мне дрессированных обезьян, вроде тех, что показывают в наших цирках.
У нас на Земле шимпанзе в шляпе всегда вызывал безудержный смех, хотя, должен признаться, меня лично это зрелище удручало. Здесь же не было ничего похожего. Шляпы шли обезьянам, одежда сидела на них хорошо, все их движения были естественными. Самка-горилла, потягивавшая прохладительный напиток через соломинку, выглядела как настоящая дама. Один из охотников — я это тоже вспомнил — вынул из кармана трубку, набил ее и неторопливо раскурил. И самым поразительным в этой сцене были ее привычность, обыденность. Потрясенный до глубины души, я пытался осмыслить эту нелепицу, но сколько ни ломал себе голову, так и не мог прийти ни к какому выводу. Кажется, в первый раз за время пребывания в плену я горько пожалел, что со мною нет профессора Антеля. Его мудрость и знания наверняка помогли бы найти объяснения даже такой парадоксальной ситуации. Однако что с ним стало? Среди жертв, застреленных охотниками, профессоре! Антеля не было — в этом я убедился. Может быть, он тоже попал в сеть? Всех пленников я не успел разглядеть, так что это было вполне вероятно. Надеяться же на то, что он сумел остаться на свободе, я даже не осмеливался.
Итак, предоставленный самому себе, я старался придумать свою теорию, которая, впрочем, меня не слишком удовлетворяла. Возможно, жители этой планеты, цивилизованные существа, чьи города мы видели издалека, сумели так выдрессировать своих обезьян, что те после терпеливого и длительного отбора, наверняка продолжавшегося не одно поколение, приобрели черты более или менее разумных созданий. В конечном счете и у нас на Земле некоторые шимпанзе способны проделывать потрясающие трюки! И даже тот факт, что у обезьян Сороры есть свой язык, сам по себе не столь уж удивителен, как это мне показалось. Я вспомнил об одном разговоре с крупным специалистом в этой области. Он сообщил мне, что вполне серьезные ученые уделяют немало времени, стараясь научить приматов разговорной речи. Они утверждают, что физическое строение обезьян нисколько этому не препятствует. До сих пор все их попытки оставались безрезультатными, но ученые не отступаются, ибо они уверены, что единственная причина их неудач заключается в нежелании обезьян говорить. Но, может быть, на Сороре обезьяны однажды все-таки заговорили? И это позволило предполагаемым хозяевам планеты использовать, их для черной работы, вроде облавы в джунглях, во время которой я тоже попал в западню?
Я в отчаянии уцепился за эту гипотезу, боясь даже подумать, что может существовать другое, более простое объяснение. Чтобы не сойти с ума, мне необходимо было верить, что на этой планете есть настоящие разумные существа, то есть люди, такие же люди, как я сам, и с ними я смогу, наконец, объясниться.
Люди! Однако кто же тогда эти несчастные создания, которых обезьяны убивают или сажают в клетки? Задержавшиеся в своем развитии дикари? Отсталое племя? Но ведь это же неслыханная жестокость со стороны истинных хозяев планеты допускать или, может быть, даже организовывать такие побоища!
От горьких размышлений меня отвлекла неясная фигура, подползавшая ко мне на четвереньках. Это была Нова. Все остальные пленники уже лежали кучками на полу. Поколебавшись немного, Нова, как и в прошлый раз, прижалась ко мне. Но тщетно пытался я уловить в ее взгляде хотя бы искорку нежности или дружеского сочувствия. Она отвернулась и вскоре закрыла глаза. Несмотря на это, мне стало как-то спокойнее от одного ее присутствия, и в конце концов я тоже заснул, стараясь не думать о завтрашнем дне.
12
Защитный рефлекс помог мне избавиться от слишком горьких и гнетущих мыслей, и я проспал до самого утра. Правда, ночью меня мучили кошмары, в которых горячее тело Новы представлялось мне чудовищной змеей, обвившейся вокруг меня. На рассвете я открыл глаза. Нова проснулась раньше и сидела, чуть отодвинувшись. В ее настороженных глазах словно навеки застыло выражение растерянности и непонимания.
Наш фургон замедлил ход, и я увидел, что мы въезжаем в город. Пленники приблизились к решетке. Присев на корточки, они выглядывали из-под брезента с беспокойством и страхом. Я тоже прижался лицом к прутьям решетки, чтобы получше рассмотреть первый представший моим глазам цивилизованный город Сороры.
Мы ехали по довольно широкой улице с тротуарами по обеим сторонам. Я всмотрелся в прохожих и пришел в смятение: это были обезьяны. Я заметил торговца, видимо, бакалейщика, который поднимал металлическую штору своей лавочки и с любопытством обернулся, чтобы взглянуть на нас: он оказался обезьяной. Я старался рассмотреть лица шоферов и пассажиров в обгонявших нас автомашинах: все это были обезьяны, одетые как люди.
Последняя моя надежда встретить на Сороре расу цивилизованных людей улетучилась как дым, и весь остаток пути я провел в мрачном оцепенении. Вскоре машины еще раз замедлили ход. Только теперь я заметил, что за ночь наш караван значительно сократился: осталось только два тракторных прицепа, а все остальные, видимо, куда-то свернули по дороге. Глухие ворота открылись перед нами, и мы въехали во двор. Обезьяны тотчас окружили клетки: пленники начали волноваться, и страже пришлось усмирять их уколами пик.
Двор со всех сторон замыкало многоэтажное здание с рядами одинаковых окон. Больше всего оно походило на больницу, и это впечатление еще усилилось, когда навстречу нашим сторожам из дверей здания вышли новые лица. На них были белые халаты и маленькие шапочки, как у наших санитаров. Но это были обезьяны.
Да, все они оказались обезьянами, гориллами или шимпанзе! И вместе со сторожами они принялись разгружать фургоны. Пленников по одному вытаскивали из клеток, засовывали в большие мешки и уносили в здание. Я не стал сопротивляться, и вскоре две огромные гориллы в белых халатах сунули меня в мешок. Потом меня долго куда-то несли: мне казалось, что мы поднимаемся по лестнице, движемся по бесконечным коридорам. Наконец меня бесцеремонно вытряхнули из мешка и сунули в другую клетку, на сей раз укрепленную неподвижно, с соломенной подстилкой на полу и… одиночную. Горилла-санитар тщательно заперла дверь клетки на замок.
